Песнь победителя [ = Крылья холопа, Берлинский Кремль, Машина террора ] - Григорий Климов

Почти у каждого курсанта КУКСа за плечами подобный путь. Это были единицы. Сотни остались лежать по обочинам этого пути. Характерно, что эти люди не любили рассказывать свои истории.

Среди такого состава я был настоящим молокососом, к тому же невинным как новорожденный младенец. Я попал на КУКС из 96 Особого Полка Резерва Офицерского состава – ОПРОС 96 после ранения в боях за Новгород и трехмесячного пребывания в госпитале.

Как раз в момент моего нахождения в госпитале в Инженерном Замке или, как его называли раньше, Павловском Дворце, Ленинград гудел неожиданной вестью.

По постановлению Ленинградского Совета все важнейшие исторические улицы и площади Ленинграда были снова переименованы – им вернули их прежние дореволюционные имена.

Невский проспект из «Проспекта имени 25-го Октября» снова обернулся Невским. Марсово Поле избавилось от своей столь же косноязычной клички и опять стало Марсовым. Мы смотрели на всё это и только диву давались. Наверно скоро и колхозы отменят…

Штаб Ленинградского Фронта помещается в огромном подковообразном здании Генерального Штаба напротив Зимнего Дворца. Необходимый мне подъезд Управления Кадров выходит внутрь знаменитой исторической Арки Генерального Штаба. Сквозь эту Арку в 1917 году революционные матросы и красногвардейцы Петрограда штурмовали Зимний Дворец.

В приёмной на толстых метровых подоконниках сидят, болтая ногами, несколько офицеров.

«Капитан, ты тоже сюда?» – обращается ко мне один из них. Получив утвердительный ответ, он задаёт мне неожиданный вопрос: «А ты на каком-нибудь иностранном языке балакаешь?» «А что тут, собственно, покупается и продаётся?» – спрашиваю я в свою очередь.

«Пока что устраивают экзамен по иностранным языкам. И чего я их, дурак, раньше не учил?!» – с тоской вздыхает лейтенант, поглядывая на дверь.

«Производят набор в какую-то спецшколу или даже Академию», – поясняет мне другой, – «Первое условие – знание какого-либо иностранного языка и законченное среднее образование. Видно что-то солидное. Говорят далее в Москве» – тоном скрытого вожделения добавляет он, безнадёжно чмокнув губами.

Из-за завешенной портьерой двери выскакивает потный и красный офицер.

– «Эх, черт… Как по немецки „стена“ называется? „Окно“ знал, „стол“ знал, а вот „стену“ забыл… Ах, досада…! Теперь, наверное, не выгорит моё дело», – бормочет он разочарованно, отирая пилоткой пот со лба – «Слушайте, хлопцы! Учите скорее всё, что в комнате есть… Он пальцем кругом тыкает и спрашивает,как это называется.» Из ожидающих в приёмной офицеров двое знают финский язык, один – румынский, у остальных – школьные знания английского и немецкого. Какие эти знания мне хорошо известно. Чем у людей меньше шансов, тем больше желания попасть в загадочное место, где требуется знание языков.

Всё, что связано с иностранным – автоматически щекочет в носу и возбуждаёт фантазию. К тому же людишки что-то определенно пронюхали и каждый старается скрыть это друг от друга – как бы кто не занял его место. Недаром все так волнуются.

Я невольно ухмыляюсь. Тут вам не пять частей затвора образца 1891 года! Производя тактическую разведку, я мирно заваливаюсь на стоящую в дальнем углу скамейку и, накрыв лицо пилоткой, продолжаю прерванный ночной отдых. Армия притупляет чувства и делает из человека автомат. Пусть другие грызутся за свое счастье, от меня оно не уйдёт.

Когда называют мою фамилию, я прохожу в дверь кабинета и по всем правилам гитлеровской армии стучу сапогами и рапортую по-немецки таким громовым голосом, что сидящий за столом майор испуганно содрогается.

Он недоуменно смотрит на меня, наверно думая, что меня спросить – «стол» или «окно», затем спрашивает что-то по-русски, я отвечаю по-немецки. Майор-экзаменатор снова по-русски, я опять по-немецки. В конце концов майор не выдерживает, смеется и, предлагая мне стул, спрашивает: «Где это Вы, капитан, так наловчились?» Я вынимаю из кармана мои документы доармейского периода, каким-то чудом сохранившиеся у меня, и кладу их на стол перед майором.

«Ага, вот это замечательно», – говорит он, – «А я сначала подумал, что Вы немец. Так я Вас сразу проведу к полковнику».

Через вторую дверь он проводит меня в соседний кабинет и представляет начальнику Управления Кадров: «Товарищ полковник, вот верный кандидат! Насчёт языка можете не беспокоиться – он меня уже напугал. Я думал – диверсант». Он оставляет на столе папку с моими бумагами и удаляется.

Полковник действительно не беспокоится о языке. Он сразу начинает моральную обработку. Для офицеров очень важна и строжайше проверяется морально-политическая характеристика.

«Так вот, капитан Климов», – начинает полковник. – «Мы хотим послать Вас в очень ответственное и привилегированное Высшее Учебное Заведение Красной Армии». Тон у полковника явно торжественный.

«Чтобы Вы поняли меня – я обрисую Вам ситуацию», – продолжает он. «Москва требует от нас ежемесячно определённый контингент кандидатов. Мы посылаем их в Москву, все они там проваливаются ко всем чертям и затем их нам с ругательными письмами возвращают обратно. Этих неудачников мы затем отправляем в штрафные роты», – как бы попутно замечает он, бросив на меня многозначительный взгляд.

Хлопнув ладонью по пачке украшенных двойной зелёной линией бумаг на столе, он продолжает: «Москва ежедневно бомбит нас шифровками – давайте людей! А их у нас нет. Это одна сторона дела! Теперь другая сторона.

Вы с КУКСа, там много людей с подмоченным прошлым. Я не спрашиваю Вас, какой у Вас хвост – подмоченный или нет. Во всяком случае, Вы должны быть безупречно чистым. Без этого Вы не попадёте туда, куда мы хотим Вас послать. А послать мы Вас должны! Понимаете?!» Мне нравится оригинальная откровенность полковника. Вот, что значит найти правильного покупателя! Тут и подмоченный товар за первый сорт сойдет. Я успокаиваю его, что у меня все в абсолютном порядке.

«Мне наплевать – все ли у Вас в порядке или нет», – отвечает он; – «На этом КУКСе много всяких чудаков. Вчера один из ваших бывших полковников клялся мне, что он пехотный лейтенант. Мы его хотим послать в Разведшколу, а он упирается как козёл – говорит, что не умеет писать».

Пример полковника меня не удивляет. Люди, раньше занимавшие ответственные посты, пройдя этапы, обычно предшествующие КУКСу, теряют вкус к чинам и ответственным должностям и мечтают только об одном – чтобы их оставили в покое.

«Может быть, и Вам такая блажь в голову придёт», – звучит голос начальника Отдела кадров. – «Так повторяю – это дело серьёзное. Если нам нужно Вас послать – так пошлем! Никакие фокусы Вам не помогут.

В противном случае мы можем повернуть дело так, что Вы не хотите служить в Армии. Знаете, чем это пахнет? Трибуналом!», – веско заканчивает полковник. Он уже знает, что курсантов КУКСа после штурмбатов не запугаешь какими-то штрафными ротами. Тут только Трибунал ещё может помочь, т. е. верный расстрел.

Меня невольно заставляет улыбнуться комичность положения. Там, за дверью, люди потеют и дрожат, мечтая попасть в неизвестное заманчивое святилище. А здесь полковник угрожает мне расстрелом, если я вздумаю почему-либо отказываться.